С.В.Шачин
кандидат философских наук, доцент кафедры философии и социальных наук
Мурманский Арктический государственный университет, г. Мурманск
Прежде всего разговор о служении должен быть освобождён от идолопоклонства, от «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше). Нас провоцирует неправильно понимать служение сам язык, который после существительного «служение» всегда требует пояснения: служение чему-то или кому-то. Между тем если мы пойдём по этому пути, то сразу же столкнёмся с неразрешимыми парадоксами, когда мы начнём продумывать понятие служения: если я начинаю служить кому-то (или чему-то), то это означает опасность того, что я начинаю ему «прислуживать»; я отказываюсь от собственной воли и делаю то, что этот кто-то (или что-то) требует от меня; я начинаю жертвовать своим благом в пользу блага другого; наконец, я начинаю терять свою свободу и приобретаю взамен … состояние зомби, что ли? Недостаток этого рассуждения заключается не в том, что оно доводит до абсурда какие-то отдельные черты служения (а якобы если мы будем придерживаться «золотой середины», то сможем согласовать нашу волю и волю того, кому мы служим, да и тот не полностью нас превратит в безвольный механизм, будет оставлять нам свободу в определённых рамках, вот между господином и слугой и установятся гармоничные отношения). Никакой путь золотой середины нас не приведёт к позитивному результату, только он будет гонять нас за миражами подольше, чем при том вполне циничном «срывании покровов», что мы совершили с самого начала. Дело в том, что если мы служение будем интерпретировать в слишком антропологическом смысле, то у нас появится наряду со «слугой» и «господин»; между прочим, знаменитый раздел в «Феноменологии духа» Гегеля, который Г. Шпет перевёл как диалектика «господина и раба», в подлиннике-то звучит как диалектика «господина» (Herr) и «слуги» (Knecht), и только советский идеологический климат заставил называть этот раздел по сути дела неточно. Однако Гегель показал в нём, что в действительности и господин, и слуга выработали в себе лишь несовершенную форму самосознания, которая потом превратится в «несчастное сознание» (то есть и «господин», и «слуга» несчастны, только ещё не до конца осознали это). Вот тут-то и лежит корень всего! Оба участника этой диалектической пары не до конца познали самих себя, не открыли в себе абсолютный дух. Если «господин» был готов пожертвовать своей самостью ради чего-то надындивидуального и потому победил в борьбе, то «слуга»-то был слишком привязан к материальному уровню своего существования, он не стал ставить на карту своё физической существование, почему и подчинился воле другого, и возникли отношения господства и служения…
Однако очевидно, что такие отношения являются пародией на то, что имеется в виду под служением по сути дела. Ведь господин ещё не осознал, ради чего он победил в борьбе со слугой, он просто поработил другого (других), сделал их орудием своей воли, а до конца воля его не стала осмысленной; слуги своим «служением» просто-напросто могут удовлетворять его страсти, как материальные, так и – что более тонко – духовные: питать его гордыню, подчиняясь ему и тем самым представляя ему его для самого себя как того, кто стал большим из-за того, что слуги маленькие (он высок потому, что другие стоят перед ним на коленях); а вот слуги не знают и этого, они вообще не смогли осознать свободу своей воли и по сути дела лишены её, не могут в полноте проявить свою волю: над ними довлеет воля господина, которая им глубоко чужда, так же, как и благо господина не может быть их благом (ибо они вообще не знают, что такое благо, они привязаны исключительно к тем жалким крохам, что им перепадают с барского стола в ответ на их «служение»). Дальше господин вообще очень склонен впасть в пассивность, так как он в пределе не совершает никаких действий, а за него всё делают его слуги; в результате он от них становится зависимым, и осознание этого когда-нибудь придёт в голову даже слугам, после чего они начнут свою подрывную работу против воли господина, сначала по мелочам отщипывая кусок от господского пирога в больших масштабах, чем сам господин согласен им выделить, а потом, когда воля господина всё больше деградирует, начиная уже открыто ей не подчиняться. Наконец, слуги могут поднять против господина бунт, в результате которого они оказываются способными принести те самые жертвы, на которые ранее (на предыдущем витке цикла) был готов пойти сам господин: слуги начинают стремиться к абстрактному идеалу выйти из-под воли господина, но по-прежнему не понимают и не могут понять на этой стадии своего духовного развития, ради чего им такое приключение – борьба с господином, что они смогут сделать со своей свободой, если они победят последнего. Вообще из антропологической диалектики господства и служения следует, что вопрос о смыслах на этой стадии вообще не мог возникнуть: ради чего господину надо было обращать слуг в орудие своей воли, он понять не мог, а если бы он его поставил бы, то, возможно, вообще постарался бы выйти из-под этой формы несчастного сознания властвовать над слугами; слуги понимали, ради чего им подчиняться – чтобы получать какие-то гарантированные блага (материальные, безопасность и пр.), но делали это ценой как раз прекращения своего духовного развития и отказа от слишком опасного поиска смыслов; и господин мог быть господином только потому, что были слуги, а слуги – потому, что был господин, то есть ни те, ни тот не имели в самих себе какого-то основания, а имели псевдооснование в своей противоположности. Вот как мы и добрались до исходной ущербности отношений господства и служения, если их трактовать сугубо в антропологической перспективе: они очень легко скатываются в отношения господства и рабства, так что, по большому счёту, Шпет со своим вариантом перевода Гегеля был всё-таки прав (только надо было достигнуть философского уровня самого Шпета, чтобы это понять) …
Очевидно, что для адекватного самому предмету разговора об идее служения надо поставить в центр именно смысл и говорить о чём-то, что было выработано в результате духовной работы всех участников социального взаимодействия: то есть если бы было бы так, что и господин, и слуги служат этому общему для всех их смыслу, который в то же время осознаётся каждым из них как свой, то тогда такое взаимодействие уже не было бы диалектикой господства и служения, а стало бы чем-то иным. Господин при этом превращался бы просто-напросто в орган управления, функция которого, как уже давно известно системной теорией общества (Т. Парсонса, Н. Лумана, у нас – А. Зиновьева) – целеполагание и организация целедостижения; а те, кто в предыдущем рассуждении считался слугами, становились бы управляемым социальным телом, распределили бы соответствующие функции между собой и пошли бы заниматься каждый своим делом, работая на коллективное благо. Дальше мировая управленческая наука наработала громадный опыт осмысления эффективного управления – проблема в том, что у нас в стране он хорошо известен учёным-теоретикам, которые мало чем в своей жизни управляли, и слабо известен практикам, которые реально управляют, но это уже – вопросы не к проблематике служения, а к проблематике критической теории общества… Для нас же в этом месте, чтобы не менять тему обсуждения, напрашивается вопрос: а каковы те самые коллективные смыслы, которые могут быть ориентирами развития для всего современного российского общества как неотъемлемой части человечества, что сейчас находится на пороге неких чрезвычайно интересных и опасных трансформаций, не имеющих аналогов в своей истории? Это есть не много ни мало – вопрос о смыслах всего постсоветского развития, о том, что же мы тут, вообще-то говоря, строим, после того, как «катастроили» (А. Зиновьев) Советский Союз. И именно определение таких смыслов должно «войти в резонанс» с совершаемой каждым из современных постсоветских людей напряжённой духовной работой по выработке смыслов индивидуального развития, своей жизни, чтобы они перестали бы себя чувствовать временщиками в этой стране в – радикальнее говоря – в этой жизни в целом, чтобы они наконец вышли бы из плена коммунального мировоззрения, как его раскрыл А. Зиновьев, то есть стали бы по-настоящему индивидуальностями, а не частями массы, травой, которая клонится по ветру (а этим ветром является воля их правителей-олигархов)…
Впрочем, разговоры на подобного рода темы в постсоветской России периодический возникают и имеют такую интенцию: вот соберутся умные люди небольшим кружком, выработают национальную идею (потом додумались: не национальную, а государственную, ведь Россия-то – страна многонациональная, и она должна быть общим домом для множества народов с русским во главе как государственно-образующим), а потом эту идею надо будет каким-то образом доносить до народа, причём с ней согласятся и правящие классы, так что мы перестанем быть просто «демократией», а станем ещё и демократией «суверенной» или какой-то ещё… Но благими намерениями всегда вымощена дорога в ад, как хорошо знает русский народ; и успеха эти намерения не могли иметь хотя бы потому, что эта кучка интеллигенции практически не контактировала с каким-то социальным кругом за пределами кучки чиновников; а ведь настоящей властью над народом обладает прежде всего школьный учитель, и этой власти завидовал, как известно, сам премьер У. Черчилль… А народ все постсоветские времена имел и имеет вполне конкретную идею – идею выживания; вот только она очень сильно напоминает те псевдоценности, которыми руководствуются слуги в изображении Гегеля, и получалась ситуация, хорошо известная ещё Теодору Адорно: нельзя быть здоровым в больном обществе, нельзя быть свободным, если все вокруг порабощены… Вариант «мы смотрим сквозь пальцы, как вы тут выживаете (допустим, в форме теневой экономики, в которой, по официальным данным, заняты до 35 млн. человек из 75 млн. трудоспособного населения России!), а вы не интересуетесь тем, как мы над вами господствуем» будет означать по сути дела те компромиссные отношения между «господами» и «слугами», что были рассмотрены ранее, за одним важным исключением: наша правящая верхушка, как это показал в своих произведениях 90-х – начала 2000-х г.г А. Зиновьев, в неких критических вопросах практически полностью зависит от воли «глобального сверхобщества» и может быть в любой момент им даже уничтожена (например, в форме присвоения богатств наших олигархов в оффшорах), так что тут работает ещё одна русская поговорка: «Молодец против овец, а против молодца – сам овца»; но вот если не брать коммунальное злорадство, которое охватит наш народ в случае, если такая операция будет совершена, то жизнь-то его от этого не просто не улучшится, а может скатиться вообще в ситуацию прямых бедствий (так как это будет означать новый передел собственности и даже власти в государстве)… Так что зачем нам вообще идти привычными кругами судьбы и вообще заговаривать об идее служения, не лучше ли взять участок земли, научиться крестьянскому труду, а также быть готовым защищать собранный урожай, превратившись в реалистов, изучающих устройство «Калашникова», как говорили в перестройку, а не заниматься болтологией?
Ответ на этот вопрос, актуальный перед Россией вот уже более столетия (так как по сути дела с начала ХХ века стабильность России, имевшая перед этим место где-то в течение нескольких столетий истории, если считать начиная с постепенного преодоления смуты к 20-м годам XVII века, завершилась), может быть дан только в том случае, если мы поймём ещё более универсальную вещь: мы, русские люди, не одиноки в наших осознаниях того, что «все мы живём радикально не так», а это настроение овладевает по сути дела всем миром, то есть всё современное человечество накануне смены социального строя. И если мы от мировых потрясений будем пытаться отсидеться в узком мирке, то мы тем самым будем не интеллигентами, а кучкой мелкой буржуазии, которых бичевал ещё Горький в «Буревестнике», сравнивая их с «глупыми пингвинами» с «жирными телами». Вместо этого надо задать вопрос: если не мы будем вырабатывать смыслы нового посткапиталистического общественного строя для всех людей, то кто же тогда рассеет тьму? Зачем нам государство давало образование, если в переломный момент истории мы не сможем ему помочь в самом главном – в определении тех самых коллективных целей, которые лягут в основу целеполагания как основы управления? И на какой передовой общественный класс мы при этом сможем опереться, чтобы наши идеи соединились бы с интересами, что и может гарантировать не просто реализуемость идей, но и их ясность, ибо только в практической деятельности становится до конца понятным, что же идея представляет собой в её сущности? Чему (а не кому!) же служить-то и как?
И вот сама логика наших рассуждений вывела нас к пониманию того, что служить ни в коем случае нельзя чему-то узкому и конкретному, даже если это конкретное выражается в суммы в миллиарды долларов (и уж тем более – в чём-то намного меньшем); предметом служения может быть нечто универсальное, особенно для интеллигенции, которая должна активизировать свой разум и понять это первой; а самым универсальным является человечество в целом, причём не то, каким оно является в своём нынешнем, в общем-то, неприглядном и даже жалком виде, а то, каким оно должно быть в своей идее, то есть полностью разумным, развившим максимальным образом свои способности; значит, мы вспоминаем позицию И. Канта и осознаём, что этого от нас требует категорический императив в своей третьей формулировке, причём его требование есть закон нашего же собственного практического разума, ведь именно соблюдение морального закона и делает каждого из нас человеком. В качестве конкретизации вспоминаются слова И. Канта из «Религии в пределах только разума», которые редко попадают в поле внимания, однако же они, возможно, являются одним из самых мудрых, что сказал представитель Homo sapiens за всё время, пока этот род себя помнит: «Наилучшим выразителем идеи человечества является Иисус Христос». Надо обратить внимание на то, что тут не имеется в виду религиозная вера: у неё – другая сфера реальности и другие формы постижения истины; наш практический разум, если он продумает себя до конца, должен прийти к этой идее естественным образом, после чего он не должен делать её предметом рассудочного рассмотрения (иначе впадёт в антиномии), а должен обращаться с этой идеей как с тем, что является для него самого условием его собственной возможности, наряду с идеей свободы и бессмертия души (и человечества в целом). По сути дела если мы боимся смерти в смысле уничтожения, то не может быть никакого служения; но если мы способны пойти за границы нашего природного бытия, то мы обнаруживаем в себе новые возможности, которые в нашу эпоху могут быть способностями к творческой деятельности! И вот тут-то и начинает брезжить свет в конце туннеля: именно творческое преображение существующей социальной, культурной, технический, политической и пр. реальности, доступной нашему опыту, и может стать тем самым идеалом, который конкретизирует идею служения; и именно сообщества творцов и могут быть тем самым прогрессивным общественным классом, который укажет человечеству пути выхода из тупиков общего кризиса всемирного капитализма; и именно вступление в такое сообщество и солидарное творческое действие и может быть моральным долгом для современного интеллигента, если он хочет настоящей жизни, соответствующей его личностной сути; а если интеллигент поймёт, что он в неоплатном долгу уже перед народом, который вынужден работать ради того, чтобы он учился бы и развивал свою личность (как это понимал ещё Н.К. Михайловский), то он выплатит его одним простым (в теории…) способом: пробуждения в народе творческих способностей и содействия всё большему распространению в его толще сообществ, аналогичных творческим … Также интеллигенцию поддержит патриотично ориентированная промышленная буржуазия, поскольку она по идее должна стать новой опорой государственной власти в России взамен сырьевой и финансовой буржуазии, которую скоро поток истории должен сбросить (или смыть) со сцены, но которая достаточно слаба для того, чтобы начать господствовать над формирующимся в эпоху кризиса социальным пространством творческих сообществ (как это сделала буржуазия западная, подчинив творцов транснациональным корпорациям или финансовым группам): дело в том, что промышленная буржуазия в России начинает формироваться одновременно с описанными творческими сообществами и потому может быть от них заражена тем же самым духом креативности, который предохранит её от маниакального стремления к прибыли ради неё самой. Наконец, сообщество творцов сумеет дать бой государственному чиновничеству как силе, слабо подконтрольной не просто остальному российскому обществу, но и даже верхушке правителей, о чём свидетельствует потворство последних неограниченному раздуванию этого сообщества, пока, наконец, чиновники не начнут становиться опасными для этой самой правящей верхушки (не говоря уже общества в целом). А для этого сообщество творцов должно преодолеть разногласия, из которых самое главное, наверное – разногласие между светскими и религиозно ориентированными людьми, потому что именно в религии творцы смогут почерпнуть новые источники вдохновения в условиях, когда социальный кризис по мере своего разрастания окончательно поставит крест на надеждах российской интеллигенции на сытую и благополучную жизнь по образцам западной интеллигенции, и исходя только из своих материалистично понятых интересов уже нельзя будет понять, ради чего вообще надо жить и уж тем более творить. В принципе всё зависит от того, насколько силён этот самый заряд творчества в современной России, потому что предложенные здесь рассуждения не будут утопичными только в одном поразительном случае: если нас впереди будет ждать эпоха, сравнимая с той, какую Запад пережил в период Возрождения; только если там творческий дух был направлен в основном в сферу искусства и гуманизма, то в России XXI века он приведёт к неким новым коллективным религиозно-философским обретениям, которыми будут потом питаться и наука (также вошедшая в предреволюционное состояние, что многие продвинутые учёные уже понимают), и искусство, и право, и политическая жизнь… Как конкретно будет совершаться этот творческий прорыв России в духовные лидеры всего человечества – здесь обосновать невозможно, но очевидно, что только на этом пути могут быть даны ответы на ключевые вопросы настоящей эпохи.
Итак, мы живём в исключительно интересное время, в котором все предложенные рассуждения могут или стать катализаторами для позитивного социального переворота, либо проявлениями экзальтации чудака, который скоро убедится, что не найдёт понимания. Здесь можно провести аналогию с лазером: если рабочее тело уже находится в возбуждённом состоянии (то есть электроны в атомах рабочего тела от природы находятся на орбитах, более высоких, чем нулевой энергетический уровень), то переход отдельных маленьких частей вещества в уже сверхвозбуждённое состояние (то есть переход их электронов на ещё более далёкие от ядра, но ещё более энергоёмкие в своих взаимоотношениях с ядром орбиты) и небольшое излучение от них (в силу перескакивания этих электронов после этого на более устойчивые орбиты внизу, ниже по своему энергетическому потенциалу, чем тот, что был до этого) будет приводить к каскадному освобождению чудовищной энергии, ведь вспыхнет постепенно всё рабочее тело, и останется только сфокусировать эту энергию, чтобы она сумела бы пойти на благо… А если рабочее тело находится в состоянии «нерабочести», то есть если электроны уже попадали на самый низкий энергетический уровень, то сколько бы отдельные участки вещества не возбуждались, их излучение рабочее тело не воспламенит и потому скоро погаснет. Вся суть состоит в том, в каком состоянии находится народ, образующий мир российской цивилизации… Этого автор видеть «со своей колокольни» не может… Очевидно, что враги и соперники русского мира делают всё зависящее, чтобы перевести его в описанное выше «нерабочее состояние», то есть лишить его не только креативности, но и самой способности понимания того, что такое креативность, и самого желания творить и присваивать плоды творчества другого в форме сот-творчества (подменяя последнее потреблением). Потому главной нивой работы русской интеллигенции сейчас должно стать народное образование в смысле образования народа в направлении создания пространства совместного творчества; а такая работа в образовании, скажу уже по своему опыту, все постсоветские времена совершается не благодаря, а вопреки системе образования… Это и есть тот индивидуальный уровень, на котором могут быть постигнуты описанные истины, а о том, как от субъективного духа перейти к объективному, надо будет рассуждать уже в другом месте, опираясь на более универсальный опыт жизненной практики – при этом надо будет не ограничиваться только современностью и только Россией, но и посмотреть, как образовывалась и образуется «креатосфера» (А.В. Бузгалин, А.И. Колганов) во всём мире…
Тел. автора: 8-911-334-71-64.
E-mail: s_shachin@mail.ru