И.К.Джерелиевская
доктор философских наук
профессор
Заметим, что русская культура не знала таких богатых традиций любовного романа, какие имелись в Западной Европе: у нас не было Тристана и Изольды, Ромео и Джульетты, Петрарки и Лауры. Тем более удивителен факт, с какой неудержимой энергией врывается тема любви в русскую культуру в конце девятнадцатого - начале двадцатого века. О любви пишут все: философы и теологи, поэты и писатели, критики и литературоведы.
В течение нескольких десятилетий о любви в России пишется больше, чем за несколько веков. Причем, все написанное отличается глубиной мысли. Ничего подобного мы не встретим в это время ни в европейской философии, ни литературе, где доминирующей концепцией, определяющей интерпретацию любви, стал фрейдизм, акцентирующий внимание на биологической природе человека.
В отличие от западной культуры русские мыслители раскрывали тему любви посредством ее связи с духовной жизнью человека – с религией, художественным творчеством, поиском новых смыслов. Поэтому в русской культурной традиции осмысление темы любви оказывается одновременно и этикой, и эстетикой, и психологией, и постижением Бога. Этот синкретизм – важнейшая особенность отношения к любви в русской культуре.
Достаточно условно можно выделить две линии в русской интерпретации любви:
- линия христианского платонизма, связанная с попытками просветления и возвышения чувственности, с защитой индивидуальной, личной любви, с отрицанием аскетизма (Вл. Соловьев, Л. Карсавин, Н. Бердяев, Б. Вышеславцев, З. Гиппиус);
- ортодоксально-богословское направление, ориентированное на средневековое аскетическое понимание любви исключительно как сострадания, милосердия, жалости и связанные с ним идеи христианской этики относительно семьи, брака (П. Флоренский, С. Булгаков, И. Ильин).
Между этими двумя направлениями осмысления темы любви происходила довольно острая полемика.
В духовной жизни человека любовь понималась как преодоление эгоизма, зло которого состоит не в том, что человек слишком высоко себя ценит, придает себе безусловное значение и бесконечное достоинство, а в том, что приписывая себе по справедливости безусловное значение, он несправедливо отказывает другим в этом значении, оставляя за ними только относительную ценность. Эгоизм, утверждающий человека вне всего другого, лишает его не только полноты бытия, но и смысла жизни, превращает его индивидуальность в пустую форму. Только благодаря любви возрождается истинная индивидуальность как надбиологическое начало.
Любовь как упразднение эгоизма, по мысли Вл. Соловьева, важна не как одно из наших чувств, а как перенесение всего нашего жизненного интереса из себя в другое, как перестановка самого центра нашей личной жизни. Такой процесс обусловлен нашей духовной природой, особенность которой состоит в том, что человек может, оставаясь самим собой, в своей собственной форме вместить абсолютное содержание (которое на религиозном языке называется царствием Божиим).
Н. Бердяев, следуя за Вл. Соловьевым, внес в раскрытие темы любви два принципиально новых сюжета: во-первых, любовь как особый вид энергии представляет собой вечный источник творчества (и не только художественного), поэтому природу творчества следует понимать только посредством понимания любви; во-вторых, любовь связана с красотой, она означает поиски и путь к прекрасному.
На основе изучения творчества Ф. Достоевского Н. Бердяев обнаруживает антипод любви в разврате, который, по его мысли, есть явление не физического, а метафизического характера. Разврат всегда начинается со своеволия, ложного самоутверждения, в замыкании в себе. Разврат есть разорванность. В своей разорванности человек замыкается в своем «Я», теряет способность к соединению с другим, «Я» человека начинает разлагаться. Если настоящая любовь – всегда любовь к другому, то разврат – любовь к себе. Разврат – это глубокое одиночество человека, уклон к небытию.
Рассуждая о понимании любви в русской культуре, нельзя не сказать об ином смысле, который вкладывали русские мыслители в понятие «сублимация». Так, полемика с психоанализом З. Фрейда составила основное содержание книги Б. Вышеславцева «Этика преображенного Эроса», где он признает за Фрейдом заслугу в том, что ему удалось обнаружить в основе самых возвышенных форм человеческого сознания (религии и искусства) подсознательные сексуальные инстинкты. Однако, по мысли Б. Вышеславцева, З. Фрейд не сумел постичь возвышающий характер сублимации, заключающийся в возведении низшего к высшему, а не к сведению высшего к низшему, как полагал Фрейд, в результате чего все возвышенные формы: индивидуальная любовь, религия, нравственность, красота представляли собой, по Фрейду, лишь подавленную сексуальность.
Подобно Н. Бердяеву Б. Вышеславцев обращается к творчеству Ф. Достоевского, в частности, он подчеркивает его мысль об идеале бессмертия как свойстве человеческой души, поэтому человеческая культура и история невозможны без стремления к идеалу. Если бессмертие возможно через идеал, то для христианина, как полагает Ф.Достоевский, оно есть бессмертие через Христа. Но христианский идеал, по мысли Б.Вышеславцева, убедителен не только для христиан. Он есть единственно возможный и единственно мыслимый идеал, поскольку «высочайшее последнее развитие личности, полнота развития своего «Я» – это отдать себя целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно». Поэтому в русской культуре понимание любви связано с понятием бессмертия.
Заповедь Христа: «Возлюби все, как себя», призывающая к полной отдаче своего малого «Я»- остается одной и той же и для ученого, и для художника, и для святого, и для атеиста - через нее душа раздвигается до пределов Вселенной. Путь к такой Любви – жертва ограниченным, малым, своекорыстным «Я» как великое освобождение, необходимое для всякого творчества, как выход из порочного круга эгоизма в полноту всеединства.
В этой идеальной аксиоме Достоевский выделяет и другой этический аспект - взаимоотношения индивида и общества: «Я» и «Все» – иными словами, принцип соборности. Этот принцип звучит так: «индивидуальная личность и община всех лиц достигают предела развития, жертвуя друг другу всем, взаимно уничтожаясь друг для друга, и в этом уничтожении обретая всю полноту бытия».
Это значит, что личность отдает себя обществу (всем и каждому) всецело, но, с другой стороны, и общество отдает себя личности, каждой отдельной индивидуальности, - тоже всецело, представляет каждой личности все свои общественные силы, заботу и организацию для ее расцвета и развития.
Здесь Достоевский сформулировал совершенно парадоксальный принцип христианской этики: индивид и общество равноценны. Эта мысль была совершенно непонятна античному миру, она осталось непонятна и большевистскому коммунизму, где личность никогда не может быть равноценна общине и государству. Но эта этика отрицает и западный индивидуализм, в котором личность использует все силы общества и организации для своих выгод и целей. Сформулированное Достоевским идеальное равновесие двух противоположностей (Я и Все) составляет принцип соборности, братства и любви.
Соборность и любовь, таким образом, выходят за пределы отношений человека к человеку, они расширяются до пределов всего мира, до пределов настоящего всеединства.
Любовь в русской культуре трансформируется в единый собор, объемлющий всю полноту жизни и всю красоту бытия, которая «спасет мир».