Бейлин М.В.
Белгородский государственный национальный исследовательский университет, г. Белгород Желтобородов А.Н.
Харьковская государственная академия физической культуры, г. Харьков
Проблематика справедливости принадлежит к тем вечным вопросам фундаментального бытия человека, которые не имеют раз и навсегда определённых ответов, а требуют перманентной, то есть трансвременной и одновременно конкретно-исторической концептуальной коррекции. Указанная потребность дополнительно актуализируется и обостряется во времена коренных системных преобразований, которые происходят в общественно-политической жизни. Поскольку современному социуму такие преобразования присущи в полной мере, то актуальность детерминативного влияния ценностей на общественное бытие современности не только бесспорная, но и во многом определяющая.
Свобода является одним из тех немногих феноменов, которые перебрасывают инструментальный мостик от действительного к должному, от приемлемого к желаемому, от посредственного к оптимальному. Свобода имеет двуединую сущностную особенность: она является самодостаточной целью и одновременно средством её достижения. Потребность в ней существует всегда, но наиболее она востребована во времена коренных преобразований общества и креативно-эвристических усилий [5, с.720]. Во всемирной истории этому тезису можно найти множество подтверждений. Э. Фромм в работе «Бегство от свободы» привлёк внимание к тому обстоятельству, что «человеческое существование берет начало с той поры, как достигает определённого уровня деятельность, не регламентированная априорными причинно-следственными связями, когда зависимость от природы перестает быть безальтернативной, а принятие решений уже не продиктовано наследственностью и инстинктами. Перспективы полноценного существования человека находятся в непосредственной и неотъёмной зависимости от фактора свободы» [6, с.42].
Драматизм коллизий, присущих отношениям человека и свободы, был замечен ещё в библейском описании изгнания из рая: «миф связывает начало человеческой истории с актом выбора, подчёркивая греховность волеизъявления и привлекая внимание к страданиям, которые оказались следствием этого акта. В Эдемском саду царила элегия и гармония всех со всеми, поэтому там потребность свободы и выбора была излишня и неуместна. Правда, существовал один запрет – рвать плоды с древа познания добра и зла, но в полном соответствии с канонами драматургического жанра человек нарушил это табу, в результате чего его гармония с природой безвозвратно разрушилась. Так, нарушив Божественную регламентированность, которая гарантировала гармонию и порядок, человек был выброшен из зоны комфорта, навсегда перейдя из фазы прото-человеческого существования к этапу существования собственно человеческого» [6, с.45].
Важной особенностью толкований свободы является её значительный экстраполяционный ресурс: интерпретация того или иного аспекта свободы может предполагать значительно более широкий диапазон мировоззренческо-аксиологической вероятности, чем это можно заметить с первого взгляда. Э. Фромм концептуализировал причинно-следственную зависимость между протестантским отношением к некоторым аспектам свободы и моральной готовностью общества к тоталитаризму следующим образом: «Лютер утверждал, что человек по своей природе грешен, поэтому его деяния не могут быть благочестивыми. Кальвин также настаивал на греховности человека, поэтому предлагал смирять гордыню, сосредоточивая острие внимания на безапелляционном следовании заповедям Господа. Эти мировоззренческие акценты Лютера и Кальвина готовили человека к роли, которую он и выполняет в современном обществе: поскольку люди призваны лишь славить Господа, но это не может обеспечить ни любви, ни справедливости со стороны Господа, то такая система бытийных координат готовит человека в роли раба» [6, с.48]. Продолжая разворачивать мнение в этом направлении, Э. Фромм отмечает, что «причинно-следственным средоточием как различных неврозов, так и полноценного развития является борьба за свободу и бытийный суверенитет. Многие люди уже завершили эту борьбу полной капитуляцией в виде приспособленчества и подчинения себя любым социальным требованиям и регламентациям. Невротический тип человека отличается тем, что он все ещё отклоняет ультиматумы внешних регламентаций и изо всех сил противостоит внешнему подчинению. Фактически невроз является намерением выйти за пределы порочного круга, очерченного, с одной стороны, зависимостью от внешних факторов, а с другой стороны, стремлением к свободе» [6, с.49].
Полиаспектной мировоззренческой интригой отмечен аспект оптимальных пропорций между свободой и равенством. В абсолютном большинстве случаев принципы свободы и равенства находятся в не слишком комплиментарных отношениях. Чтобы обеспечить социально-экономическое равенство между людьми с разным личностным потенциалом, приходится регулярно привлекать механизм принудительного перераспределения материальных благ. Это неуклонно приводит к ограничению свобод, а также к усилению репрессивного аппарата государства. Анализируя причинно-следственные связи уотергейтского скандала, Кристофер Тейлор придает особое значение назидательности этих событий для общественного сознания не только США, но и всего мира. Итак, «решительно гражданское реагирование на грубые нарушения оказалось важным залогом свободы. Вероятно, по сравнению с другими демократиями американцы по многим причинам, обусловленным прежде всего особенностями исторического опыта, сейчас более чувствительны к подобным злоупотреблениям. На примере Соединенных Штатов можно заметить значительную горизонтальную гражданскую солидарность, а также выразительную идентификацию с американским образом жизни и сложными перипетиями общей истории. Своеобразный категорический императив по приемлемым и желательным параметрам свободы сформулировал Т. Гоббс: «человек должен довольствоваться такой степенью свободы в отношении других людей, который он готов допустить от других людей по отношению к себе» [2, с.99]. Х. Ортега-и-Гассет предостерегал от гипертрофированного социального статуса эгалитаризма, который приводит к тотальной унифицированности и нивелированию социокультурной самобытности: «популярность искусства ХIХ века обусловлена тем обстоятельством, что его подавали массам в столь разбавленном виде, что оно утратило признаки искусства, превратившись в тривиально-повседневную жизнь» [4, с.399]. Анализируя социальные последствия эгалитарного искусства, выдающийся испанский мыслитель метко заметил: «когда дело не нравится по причине его непонимания, человек чувствует себя униженным и начинает подозревать свою неполноценность, которую пытается компенсировать преимуществом в другой бытийной сфере. Неудивительно, что масса считает себя оскорблённой таким искусством, что искусство аристократического инстинкта и изящной нервной организации обвинили в нарушении «прав человека» [4, с.232]. Такой приговор является жёстким во всех видах современных обществ – от наиболее либерально-демократических и до авторитарно-тоталитарных.
Тотальная унификация и гомогенизация всех сфер жизнедеятельности не могла не вызвать сопротивление на мировоззренческом, концептуальном, аксиологическом, психологическом и волевом уровнях. Особенности этнонациональной палитры образуют содержательное и стилистическое богатство мира. Что же касается эгалитаризма, то он это богатство нивелирует посредством унификации и стандартизации всего и вся. Собственно, борьба против эгалитаризма является борьбой против стандартизации в самых проявлениях – против стандартизированной жизни, стереотипного мышления, унифицированного потребительства. По мнению Хосе Ортега-и-Гассета, «приближается время, когда общество ранжируется на две категории: орден людей выдающихся и орден людей посредственных. Все болезни Европы получат шанс на успешное лечение благодаря этому новому спасительному делению. Аморфное хаотичное и внутренне неструктурированное сообщество, существовавшее в течение предыдущей полторы сотни лет, не сможет существовать дальше. Под обманчивой поверхностью современной жизни скрывается ложный постулат якобы реального равенства людей» [4, с.399-400]. Попутно отметим, что «люди превращаются в массу именно в результате культивирования идеи равенства» [8, с.27]. Как писал Гюстав Лебон, «ключевым признаком нашей эпохи следует признать замену сознательной деятельности индивидов бессознательной деятельностью толпы» [3, с.145]. Проблема не в самой толпе, а в том, что, как метко заметил Виктор Гюго, толпа никогда не оказывается там, где намерена оказаться: на самом деле он всегда попадает только туда, куда её заводят. Существенным недостатком масс является то обстоятельство, что они отражают добровольную потерю сущностных признаков, являясь рафинированной анонимностью. Опасность заключается ещё и в том, что массы по своей природе социопатичны: они склонны к непредсказуемым действиям, иррациональным поступкам, бунтам, революциям и фашизму. Кроме того, как заметил Жан Бодрийяр, «массы непостижимым образом умудряются уклоняться от любых идеалов» [1, с.20]. Он подметил существенный отличительный признак: толпе присуща «ирония квази-преданности» и «притворной законопослушности» – толпа симулирует лояльность и покорность настолько убедительно, что различие между реальным и сфальсифицированным status quo практически невозможно обнаружить.
В работе «В тени молчаливого большинства, или Конец социального» Ж. Бодрийяр концептуализирует тезис о массе как характерном признаке нашего времени. Он рассматривает массу как сущностную характеристику современности. Это явление чрезвычайно имплозивное: масса не «взрывается», не осуществляет экспансию наружу, а наоборот – абсорбирует, впитывает в себя. Что касается намерения отчётливо определить содержание термина «масса», то такое попытки точно бессмысленны, поскольку являются попытками придать смысл тому, что лишено смысла как априори, так и апостериори. Ж. Бодрийяр связывает с массой ключевые характеристики постмодернистской картины мира: содержательную пустотность, аморфность, хаотичность. Масса не обладает ни одним смысловым маркером; её сущностным идентитетом есть молчаливое большинство, которое спонтанно и одновременно неуклонно поглощает социальное. Здесь находится острие иронии и парадоксализма; ведь согласно устоявшимся стереотипом, сверхиндивидуальный уровень бытия вообще, а массовый в первую очередь является своеобразным фундаментом и первоисточником социального как типа жизнедеятельности, однако на самом деле масса девальвирует и дискредитирует социальность, приводит к её деградации, упадку, распаду на хаотическую атомарность, на уровне которой происходят в основном процессы, которые Т. Гоббс в свое время назвал «войной всех против всех». Человек массы играет ключевую роль в обществе образца конца XIX – начала XXI века. Этот период исследователи представляют хотя и разными способами, однако в содержательном плане одинаково, а именно: «эра толпы» (Г. Лебон), «эпоха толпы» (С. Московичи), «век публики» (Г. Тард) и т.д. В полной мере закономерны когерентность и тесная взаимосвязь человека массы с такими явлениями, как общество массового потребления и средства массовой информации.
Масса возникает как воплощение нового способа организации людей в эпоху постиндустриального общества, массовость отражает принципиально, качественно новый способ социальной организации, для которого характерны такие сущностные признаки, как унификация жизнедеятельности в различных социокультурных ойкуменах, формирование типовых стандартов поведения, потребления, досуга [9, с.194]. «Человек массы» предстаёт продуктом урбанизированной среды, образованной спонтанной инерцией из множества таких же изолированных, атомизированных индивидов. К. Г. Юнг заметил, что, несмотря на кажущееся психологический комфорт, психического равновесия это человеку не обеспечивает; скорее наоборот – человек массы особенно подвержен психическим возбуждениям, которые по принципу домино часто приобретают опять-таки массовые, эпидемические признаки. Следует учитывать, что человек массы является составной частью сверхиндивидуального образования, принципиально безымянного, анонимного и безответственного. Масса становится каналом выхода индивидуальной активности и энергии, причём она создает атмосферу эйфории и безответственности, что соблазнительно для обычного индивидуального сознания. Во многих случаях индивиду нужны не только ресурсы и протекционизм массы, но и вождь, который отчётливо, лаконично и экспрессивно сформулирует ориентиры и приоритеты жизнедеятельности массы, а также возьмет на себя (по крайней мере, формально, на словах) всю полноту ответственности за её действия.
Литература
1. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург : Издательство Уральского университета, 2000. 95 с.
2. Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. М. : Мысль, 1991. Т. 2. 736 с.
3. Лебон Г. Психология народов и масс // Западно-европейская социология ХIХ – начала ХХ веков. М. : Изд. Междунар. ун-та бизнеса и управления, 1996. 352 с.
4. Ортега-и-Гассет Х. Непопулярность нового искусства // Самосознание европейской культуры ХХ века : мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. М. : Политиздат, 1991. С. 397–402.
5. Тейлор Ч. Що негаразд із негативною свободою // Лібералізм: Антологія. К. : Смолоскип, 2002. 916 с.
6. Фромм Э. Бегство от свободы. Человек для себя. Минск : Попурри, 1998. 672 с.
7. Benoist A. de. Les Idées à l’endroit. Paris : Libres-Hallier, 1979. 298 р.
8. Ganetti E. Masse et puissance. Paris : Gallimard, 1966. 527 р.
9. Giddens A. Politics, Sociology and Social Theory : Encounters with Classical and Contemporary Social Thought. Stanford University Press, 1995. 304 p