На днях я приняла участие в международной конференции патриотической направленности, организованной в Московском художественно-промышленном институте. Программа, заранее разосланная участникам конференции, завлекала обещанием глубоко осмысленного общения. Для меня, не скрою, как, думаю, и для многих других, мысль о содержательной дискуссии была привлекательной.
Однако всякое событие всегда воспринимается в контексте, т.е. с учетом целей, обстоятельств и средств, окружающих событие. Именно контекст оставил у меня самое противоречивое впечатление от конференции.
Поскольку событие проходило в художественном вузе, культурным артефактам придавалось особое значение: они, можно сказать, встречали участников конференции и формировали у них определенный настрой.
Первая встреча, которая поджидала нас, - это встреча с огромным богатырем, напоминающим робота. На фотографии можно увидеть, сколь пугающе выглядит это сооружение-изваяние: все доспехи, особенно защищающие пластины, одетые поверх кольчуги и напоминающие переднюю часть транспортного средства, не допускают сомнений относительно его функциональных возможностей. Нет, это – не богатырь, вступающийся за справедливость. Это – бездушный механизм, несущий в себе программу разрушения.
Дальше – больше. В холле перед аудиторией, где проводилось пленарное заседание, участников конференции встречала внушительных размеров голова, вся словно изрезанная, обтянутая чем-то серым, часто проткнутая (в т.ч. и в области лица и глаз) множеством иголок. Трудно сказать, какие символы роились в голове устроителей, но гости считывали только агрессию, обращенную сразу ко всем. Признаюсь, возникла ассоциация с квестом ужаса.
Общее впечатление, вынесенное мною из этого события – глубокий смысловой разлад желаемого и сущего: приглашают к диалогу и отпугивают от него. К глубокому сожалению, это – не частный случай, а явление кризиса духовных основ нашей жизни, обусловленное в значительной степени постмодернизмом. В. Ерофеев пишет об этом так: «красота сменяется выразительными картинами безобразия. Развивается эстетика эпатажа и шока, усиливается интерес к „грязному“ слову, мату как детонатору текста… В литературе, некогда пахнувшей полевыми цветами и сеном, возникают новые запахи — это вонь».